Мысль не должна быть отягощена запретами

0
63

Доктор философских наук, профессор Анатолий Агапеевич Круглов хорошо известен в научных кругах Беларуси.Он автор множества учебных пособий для вузов и ряда монографий. А на лекциях главного атеиста республики, как его частенько называют то ли в шутку, то ли всерьез, выросло не одно поколение студентов БГУ и других вузов. Недавно коллеги по университетской кафедре философии культуры и широкая научная общественность отметили 70-летие маститого ученого.
— Анатолий Агапеевич! Позвольте для начала подбросить вам провокационный вопрос: а мог ли младенец мужеского пола, родившийся весной 1932 года в крестьянской семье на Смоленщине, вырасти верующим? Или ему уже на роду было написано стать атеистом?
— Возможно, вам это покажется странным, но я сам не раз задавался таким вопросом. И пришел к однозначному выводу: не мог. Хотя изначальные предпосылки к тому были. Вскоре после рождения меня окрестили в местной церкви по православному обряду. И семья была верующей. Но я рос в 30-е, а то были годы активного богоборчества. Школьное воспитание и обучение также строилось на атеистических основах. Меня, как и всех моих ровесников, ждало пионерское детство — с красными галстуками, с походами и горнами. Помните: "Взвейтесь кострами, синие ночи…" Но пионером мне так и не довелось стать. Я только окончил первый класс, когда началась война, а вскоре — и оккупация.
— Но ведь немцы разрешили открыть церкви…
— Их меньше всего интересовали чувства верующих. Церкви открывались в пику большевикам, чтобы расположить людей к "новому порядку". А если с этим не очень получалось, то сжигали непокорные деревни вместе с жителями, не щадили и храмы. Говорю об этом не с чьих-то слов, поскольку сам из "огненной деревни". Кто-то, может, воспринимал немецкие зверства как божью кару, но для меня они стали первым толчком к осознанному атеизму.
В январе 1942 года в наше Курганово, несколько раз переходившее из рук в руки, в очередной раз ворвались немцы и стали поджигать хаты. Всех жителей согнали к большой пуне. Это были большей частью старики, женщины и дети, так как молодежь вся ушла к партизанам. Помню, одна сгорбленная старушка, которую все звали Семеновной, никак не хотела оставлять свою хатку. Прижимая к груди икону, она ходила вокруг подворья и истово молилась. Каратели сначала ранили ее. Старушка теперь уже ползала по снегу, держа в одной руке лик Спасителя. Но изуверов, на чьих ременных пряжках готическими буквами были выбиты слова "С нами Бог", это не остановило. Они подожгли убогое строение, а свою сестру во Христе хладнокровно добили. Меня тогда просто обожгла мысль: один бог не защитил обращавшую к нему мольбы, а другой не отвел от несчастной руки богобоязненных палачей.
Повторюсь, то был первый шаг к неверию, скорее эмоциональный, чем рассудочный. А уже после войны художественная и научная литература, в которой я искал ответа на мучившие меня вопросы, а также чтение Библии довершили мое отчуждение от религии.
— К Библии мы с вами еще вернемся. А вот скажите, как вы, коренной потомственный русак, оказались в Беларуси?
— Скажу без ложного пафоса: Беларусь, ее замечательные душевные и отзывчивые люди в буквальном смысле спасли мне жизнь. Вскоре после того, как фашисты сожгли нашу деревню, мы, ее жители, оказавшиеся в чем были, разбрелись по окрестным селам. Мать не выдержала этих мук. Отвезли ее на саночках в родную деревню, где и похоронили без гроба, прикрыв ветошью и забросав могилу еловым лапником и землей вперемешку со снегом. А через несколько дней нас, собранных со всей округи, немцы выстроили в колонну и погнали на запад, в сторону Белоруссии. Больных и ослабевших пристреливали, а пытавшихся бежать предавали мучительной смерти.
Где-то в районе Толочина мне удалось все же отбиться от колонны угоняемых в рабство и бежать. Какое-то время бродяжничал и нищенствовал. В конце концов прибился в деревню Харлинцы. Там нашлись сердобольные старики, которые приютили меня. Ночью водил лошадей в ночное, днем работал по хозяйству. Так и продержался, спасибо добрым людям, до прихода наших. Как круглого сироту (отец тоже погиб, только на фронте) меня определили в Кохановский детдом. Старик, ставший мне, считай, за деда, напутствовал меня: "Иди, внучек, там станешь человеком. Мы ведь тебе, кроме тяжкой работы, ничего не можем дать". И я пошел. Вот так получилось, что я уже шестьдесят лет живу в Беларуси, считаю эту землю своей, родной и никакой другой не хочу и не ищу.
— Наверное, у вас были проблемы с учением. Ведь из-за войны вы не только лишились "пионерского детства", но и потеряли три школьных года, оказались переростком…
— Трудностей мне досталось по полной программе. Выручали природные способности (я во втором классе, не зная дробей, помогал решать задачи друзьям-пятиклассникам) и сумасшедшая тяга к знаниям. Как бы то ни было, я с отличием закончил семь классов белорусской сельской школы, проучился два года в индустриальном техникуме в Витебске и затем сдал экзамены за 10 классов. Аттестат открывал дорогу в вуз, и я без особых проблем поступил на филологический факультет БГУ.
Тут стоит сделать небольшое отступление. Я вполне мог остаться недоучкой и не получить не то что высшее, но даже среднее образование. Ведь после 4-го класса меня, детдомовца-переростка, обязаны были направить в фабрично-заводское училище, ФЗУ, для получения рабочей специальности. Но воспитательница, видевшая мои способности и желание выбиться в люди, надоумила написать в Москву, чтобы мне позволили учиться дальше. Что я и сделал, отправив письмо в Президиум Верховного Совета СССР, его председателю Н. М. Швернику. И что вы думаете? Ровно через неделю из столицы пришел запрос на мою характеристику. Директор тут же подписал ее. А еще через неделю я узнал, что Москва разрешила мне продолжить учебу. Конечно, письма в белорусский детдом писал не сам Николай Михайлович, а работники его приемной. Вот вам и "бюрократическая система". Полстраны лежало в руинах, но власть нашла время вникнуть в судьбу мальца-сироты. Советская, замечу, власть, которую сейчас не охаивает только ленивый.
— И как вам удалось окончить университет? Я имею в виду — без всякой помощи, без родных-близких…
— Наверное, помогла детдомовская закалка. Нас в комнате общежития было шесть человек. Жили коммуной, в складчину, готовили по очереди. Конечно, держались за стипендию зубами. И растягивали ее, как могли. Не поверите, но укладывались в 3 рубля в день на шестерых. До сих пор цены помню: 39 копеек — полкило сахара, 50 копеек — кило "ливерки", две буханки черного хлеба и два батона — 54 копейки, полкило свинины — 90 копеек, крупа или картошка, кефир… Обходились без разносолов. Если кому что подбрасывали из дома — тоже в общий котел. По праздникам, случалось, даже выпивали. Кино, театры, музеи? А как же, ходили. Вообще, жили хоть не сытно, но интересно.
Разумеется, и подрабатывали. Не репетиторством, конечно, как теперь. Грузчиками, кочегарами, сторожами. Я-то начал работать еще в 6-м классе. Мне было уже 17, и директор назначил меня старшим пионервожатым. Оттуда и пошел мой педагогический стаж. И когда в университете учился, летом в детдоме подрабатывал воспитателем. Это уже на обувку-одежку шло.
— После университета, как водится среди краснодипломников, в аспирантуру?
— Да что вы! Я ведь учительствовать хотел, причем непременно в сельской школе. Меня куда только ни сватали: инструктором в ЦК комсомола, освобожденным секретарем на камвольный комбинат. Особенно усердствовал один комсомольский начальник, которому я приглянулся, когда мы вместе детдома проверяли. Но я всегда помнил, что страна меня на учителя выучила. И вообще мне нравилось с детьми работать, получалось это у меня. Хотел быть просто учителем. Но в Витебском районо, куда меня направили, заведующая пристыдила: мол, молодой парень, а легкого хлеба ищешь. У нас на селе директоров не хватает. Еле отпросился на завуча. Так я оказался в Старосельской средней школе. Там, в Старом Селе, и женился, и дом построил, сад посадил. Там и дочь родилась…
— А в науку не тянуло?
— Даже в мыслях не было. Правда, наезжавшие в гости друзья постоянно звали в университет, каждый на свою кафедру. Я большей частью отшучивался. Но в конце концов они меня достали. Узнав, что один из наших сокурсников, который с грехом пополам закончил университет, подает документы в аспирантуру, я все же решился. Наверное, самолюбие взыграло. Да и за науку стало обидно.
— И сразу в "атеисты" подались?
— Давайте поставим точки над i. Ведь атеизм не только научная дисциплина, но и, в более широком смысле, система взглядов. Так что атеизму не научают и не обучают, как, впрочем, и религии. И то, и другое — составляющие мировоззрения, причем взаимоисключающие. Или — или. Если хотите, атеизм — это высшая форма свободомыслия. Спасибо моим наставникам с кафедры философии за то, что заметили во мне эту жилку. А учеба в аспирантуре, работа над кандидатской, а потом и докторской диссертациями помогли нарастить атеистические "мускулы".
Как преподаватель я вижу свою задачу в том, чтобы дать студенту необходимую сумму знаний, на основе которых он должен сделать осознанный мировоззренческий выбор. Полагаю, мне это по силам. Ведь в моем научном дипломе, как-никак, записано: профессор по специальности "Теория и история религии, свободомыслия и атеизма".
— А вам не кажется, что в роли преподавателя религиоведения уместнее выглядел бы богослов? Ведь это их "хлеб".
— Ни в коем случае. Ведь нет религии вообще. Есть различные конфессии — православие, католицизм, иудаизм, ислам, буддизм. И представитель любой из них неизбежно будет излагать эту дисциплину с позиций своей веры. Но проповедь, даже самая пылкая и красноречивая, не может заменить объективное научное знание.
— Будем считать, что вы меня убедили. Но ведь попадаются, наверное, среди ваших питомцев и верующие, которые уже сделали свой, как вы говорите, мировоззренческий выбор до знакомства с вашим заведомо атеистическим курсом.
— Верующие в студенческой среде встречаются довольно редко, что меня, естественно, радует. Но в таких случаях я оцениваю прежде всего знание предмета, а не отношение человека к религии и атеизму. У каждой церкви, у каждого вероучения есть своя история, догматика, обрядность, есть священные книги. Та же Библия — неисчерпаемой глубины кладезь.
— А если главная книга верующего — Тора или Коран?
— Это, скорее, гипотетический, чем реальный вариант. Но даже в таком случае не было бы проблемы. Ведь Тора — это ветхозаветное Пятикнижие, да и Коран для меня — одна из настольных книг. Так что и с ортодоксальным евреем, и с правоверным мусульманином я смогу найти общий язык.
— Анатолий Агапеевич, я понимаю, что религии для вас — предмет изучения, научного интереса. Но, помимо всего прочего, каждая из них — целый мир, своеобразный макрокосм. И с этими мирами, должно быть, неизбежно устанавливаются какие-то духовные личностные связи. Не будем говорить о "хороших" или "плохих" религиях, все они в той или иной мере заслуживают уважения. Но какие из них, на ваш искушенный взгляд, наиболее гармоничны и универсальны и более других соответствуют человеческой природе?
— Конечно же, язычество. Обожествление стихий, поклонение огню, земле, воде, светилам помогали человеку жить в гармонии и согласии с природой. Отголоски этих древних культов сохранились и в нынешних религиях. Да не только в религиях — в нас самих тоже. Вспомните, как завороженно смотрим мы на огонь, на бегущую воду, на восход и заход солнца.
Очень импонирует мне и греко-римский пантеон. Его боги понятны и доступны. Они ведут себя точно так же, как обычные люди: влюбляются, ссорятся, ревнуют, изменяют, интригуют, предаются высоким чувствам и низменным страстям. А сколь многим обязаны мы древнегреческим музам, которые обильно оплодотворили будущую европейскую культуру. Сами цивилизации канули в Лету, а их боги с Олимпа переселились на небо и, дав свои имена планетам, правят мирозданием. Разве не завидная судьба?
— Христос тоже вознесся на небо…
— Тут совсем другая история. В христианстве воплотилась извечная мечта о богочеловеке, который придет в этот мир и своими страданиями искупит вину человечества, погрязшего в страстях и грехах, даст надежду на спасение души и вечную загробную жизнь, которая, конечно же, будет протекать в райских кущах на небесах. Эта могучая и притягательная идея послужила стержнем новой религии, которая со временем стала мировой и имеет нынче свыше полутора миллиарда приверженцев. Ее исповедует каждый четвертый землянин. Правда, христианство, как, впрочем, и любая другая религия, не смогло избежать потрясений и раскола и в результате разделилось на три ветви — православие, католицизм и протестантизм, каждая из которых, в свою очередь, дробится на ряд церквей и сект. Тем не менее, общего у них больше, чем различий, в том числе единое Священное писание — Библия.
— Не удержусь, Анатолий Агапеевич, от парадоксальной мысли: вы ведь, несмотря на свой атеистический чин, изрядно потрудились на ниве популяризации Библии.
— Не так уж эта мысль парадоксальна. Библия, на мой взгляд, одна из самых атеистических книг. Не зря и римские папы, и высокопоставленные православные иерархи запрещали верующим ее чтение и изучение, препятствовали переводу библейских текстов на современные языки. Они опасались, и не без основания, что вдумчивый читатель этой книги может впасть в ересь и стать атеистом. И дело тут не только в многочисленных противоречиях и несуразностях. Сам образ беспощадного и бесчеловечного бога Яхве (замечу, бога евреев) способен отвратить от религии человека, жаждущего добра и справедливости.
Вместе с тем, и вопреки этому, Библия — великая книга. Как и христианство, вобравшее в себя элементы многих религий и верований, она подпитывалась древними мифами и сказаниями, аккумулировала богатейший пласт знаний, накопленных человечеством за несколько тысячелетий до нашей эры. Несомненна и художественная ценность Библии. Без нее мировая культура напоминала бы книгу со множеством вырванных страниц. Попробуйте представить себе классическую литературу, живопись, музыку без библейских сюжетов, персонажей, образов — немыслимо. И культурный человек немыслим без этого знания. Тут главное, говоря библейским же языком, отделить зерна от плевел. Именно в таком ключе я лет пять назад подготовил для студентов-белорусистов спецкурс "Библия как памятник истории культуры".
— И на каком языке вы его читали?
— Намек понял. Видите ли, я окончил белорусскую школу и белорусским владею свободно — читаю, пишу. Мог бы и лекции читать. Учитывая состав аудитории, спросил студентов, на каком языке они предпочли бы слушать этот курс. Тут же последовал встречный вопрос: "А на каком языке вы думаете?" Я признался, что на русском. "Тогда и читайте на русском", — услышал в ответ. В этом, я считаю, преимущества традиционного для белорусов двуязычия: все владеют обоими языками, а сферу преимущественного употребления каждого из них определит сама жизнь.
— А не боитесь, уважаемый профессор, вообще остаться без работы? Не рискну утверждать, что атеистов в Беларуси стало намного меньше. Но верующих безусловно прибавилось. Даже кое-кто из ваших коллег, числившихся по атеистическому ведомству, теперь столь же рьяно клеймят безбожников и пропагандируют религиозные ценности.
— Скажу больше — подались в проповедники. Но ведь тут и не пахнет прозрением. Это заурядное ренегатство и конъюнктурщина. А сколько недавних коммунистов прилежно выстаивают службы, истово молятся и осеняют себя крестным знамением, чаще всего неумелым. Такое, кстати, часто случается в пору политических и социальных катаклизмов, смены моральных ориентиров. Представьте себе соискателя депутатского мандата. Да он лоб готов разбить, чтобы только все видели, какой он высоконравственный и духовный.
В начале 90-х годов общество действительно качнулось в сторону религии. Это была естественная реакция на крушение официальной идеологии, одним из краеугольных камней которой был атеизм. Но, мне кажется, приливная волна уже схлынула, а дальше известно что — отлив. Ведь, если по большому счету, и науку двигают люди, не скованные богословскими догмами, и искусство творят художники, не отягощенные религиозными предрассудками. Да и созидательная энергия общества питается отнюдь не увещеваниями типа "Рабы, под игом находящиеся, должны почитать господ своих достойными всякой чести" (I Тим. 6,1) и не проповедью покорности и смирения. Давайте не будем забывать, в каком веке мы с вами живем.
— Тут, пожалуй, трудно с вами не согласиться. Но не слишком ли прямолинейно вы интерпретируете религиозные постулаты, опять же Библию? Ведь многие богословы, да и некоторые светские ученые, считают, что ее следует толковать иносказательно.
— Вот-вот, богословие весьма преуспело в этом, не останавливаясь не только перед "улучшением" Библии, но и перед прямой фальсификацией некоторых ее сюжетов, особенно в переложениях и пересказах для детей. Глупо было бы спорить с тем, что многие библейские притчи и образы носят аллегорический характер. Но в том, что касается обыденной жизни, порядков и нравов, материальных отношений, она как раз очень конкретна.
— И вы могли бы это проиллюстрировать?
— Разумеется. Возьмите такой основополагающий для всякого общества вопрос, как владение землей и землепользование. Библия содержит целый свод правил, положений и предписаний на сей счет. Там все очень скрупулезно расписано. Причем кое-что созвучно и нашему времени. К примеру, ветхозаветный иудейский бог, обращаясь к своему "избранному" народу, говорит: "Землю не должно продавать навсегда" (Лев. 25,23). Замечу, что евреи и сегодня следуют этому завету: земля у них является собственностью государства. Но это — отдельная большая тема, требующая особого разговора.
— Ловлю вас на слове, Анатолий Агапеевич. Уверен, что читателям "Белорусской нивы" небезынтересно будет узнать, как трактует земельные отношения Священное писание. А опыт общения с нашей крестьянской аудиторией у вас давний и богатый. Читатели со стажем наверняка помнят вас как автора большого цикла бесед под общим названием "Библия для всех".
— Это был хороший проект, но, увы, несвоевременный. Поэтому он и прервался, хотя подавляющее большинство читателей высказалось за его продолжение. Дело в том, что на то время, а это было начало 90-х, пришлась кульминация геополитической катастрофы, свидетелями и участниками которой нам довелось, хоть и помимо своей воли, стать. Политическими марионетками, которые, как им казалось, вершат приговор истории, отправлялось тогда на идеологическую свалку все, что стояло им поперек пути и горла, — коммунизм, марксизм, социализм, атеизм. Религия же была объявлена знаменем нравственного и духовного возрождения, панацеей от всех бед и болезней общества. Причем никто всерьез не задавался вопросом, посилен ли для нее этот крест.
Правда, за последние восемь лет в Беларуси многое изменилось к лучшему — в политике, экономике, социальной и культурной сферах. Но отношение к религии как своего рода универсальному средству очищения и возвышения человека не только не изменилось, но, пожалуй, даже укрепилось. Я все понимаю: общество как бы отдает церкви моральные долги за долгие десятилетия гонений и небрежения. Но вы обратили внимание на то, какой произошел перекос? Религия и атеизм как бы поменялись местами. Не будем ходить далеко. Средства массовой информации заполнены публикациями и передачами религиозного содержания. А как насчет атеистических? Сомневаюсь, что вы сможете назвать хотя бы одну. Заметьте, между прочим, что это, наверное, единственная позиция, где и государственная, и оппозиционная пресса демонстрируют удивительное единомыслие.
— Признаюсь, ваше наблюдение застало меня врасплох. Но должен с ним согласиться. Я действительно не могу припомнить ничего "супротивного". Разве что критику "нехороших" религий и культов. Но это, как говорится, совсем из другой оперы.
— Вот именно. Между тем Закон Республики Беларусь "О свободе вероисповеданий и религиозных организациях" предоставляет каждому гражданину право не только исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, но и право распространять свои убеждения. Однако атеисты сегодня стыдливо молчат и предпочитают не "отмечаться" в информационном пространстве. Мало того, что это "немодно", так можно еще и прослыть ретроградом. Под подозрением уже не только атеизм, но и вообще свободомыслие. Так что лучше на всякий случай прикрыться иконкой или, по крайней мере, не высовываться со своими "несвоевременными" взглядами.
Это раньше, в советские времена, атеистов называли воинствующими, чаще всего без достаточных оснований, поскольку антирелигиозная пропаганда велась умело и взвешенно, без оскорбления чувств верующих. Сегодня атеистов как бы и нет, их не видно и не слышно. А воинственность, причем весьма грубого и топорного толка, взяли на вооружение апологеты религиозной доктрины. Чтобы не быть голословным, сошлюсь на слова протоиерея Дмитрия Смирнова, который в программе одного из российских телеканалов утверждал, что неверующие "ведут животную жизнь". А другой протоиерей, Александр Шаргунов, кстати, председатель общественного комитета "За нравственное возрождение Отечества", договорился до того, что "человек без Бога становится людоедом".
— Я бы сказал, пассаж тоже из разряда "людоедских". Но оставим Россию с ее крайностями, и не только мировоззренческими. Беларусь может гордиться тем, что на ее территории, несмотря на весьма сложные перипетии, не было никаких национальных и религиозных конфликтов, ни один человек не погиб в этнических или конфессиональных столкновениях и разборках, как это имело место в России и большинстве других постсоветских республик. В церковных кругах бытует мнение, что этому в значительной степени способствовала позиция духовенства, которое сумело удержать свою паству от необдуманных и опрометчивых действий.
— Я бы выразился сдержаннее. Призывы к миру и молитвы о его ниспослании — дело, конечно, благое. Но главная заслуга в том, что Беларусь не стала ареной кровопролитных конфликтов, принадлежит белорусскому народу, издревле отличавшемуся толерантностью и веротерпимостью, неприятием ксенофобии. И, разумеется, политическому руководству страны, которое в корне пресекло попытки национал-радикалов разыграть националистическую или религиозную карту и дестабилизировать обстановку.
Вместе с тем не могу не отметить и очевидную непоследовательность власти в вопросах, связанных с верой и религиозными культами. Одним из ее проявлений я считаю возведение религиозных праздников в ранг государственных. В результате мы дважды, причем с очень небольшим временным интервалом, отмечаем одни и те же события — Рождество Христово и Пасху. Тут мы впереди Европы всей, а может и планеты. Почему в таком случае не внести в реестр "красных" дней, скажем, Песах или Рамадан?
Церковь у нас, согласно Конституции, отделена от государства. Между тем, она все активнее вторгается в сугубо мирские дела. Я имею в виду освящение сооружений и зданий, благословение разного рода мероприятий светского характера, участие в государственных церемониях, например, в выпуске курсантов военных училищ. А ведь тут та же опасность, что и с требованием ввести в школьные программы обучение закону Божьему. Стоит пустить в школы православных священнослужителей, и туда хлынут представители всех других конфессий. То же касается и предоставления религиозным организациям льгот в коммерческой деятельности.
— Если я правильно понял, вас беспокоит возможность оцерковления государства и огосударствления церкви.
— Не только. Покровительствуя какой-либо одной церкви, государство не просто нарушает установленные им же правила. Оно нарушает и складывавшийся веками баланс между различными конфессиями. Это, кстати, чревато негативными последствиями и для "официальной" церкви. "Пасынки", обойденные поддержкой и вниманием власти, начинают искать помощи в других местах. И находят. Причем не только моральную, но и финансовую, в том числе из-за рубежа. А это, как вы понимаете, может обернуться не только переделом конфессионального пространства, но и экспансией чуждой нам идеологии. Что, собственно, и происходит: при общем увеличении количества религиозных общин в Беларуси динамика роста складывается явно в пользу католиков, протестантов различного толка, иудеев и мусульман.
— А вы, пользуясь спортивной терминологией, болеете все-таки за православных?
— Нет. Я, скажем так, за поддержание исторически сложившегося статус-кво.
— Анатолий Агапеевич, кроме плодотворной научной и преподавательской деятельности, вы ведете большую общественную работу. В частности, возглавляете экспертный религиоведческий совет в Комитете по делам религии и национальностей. В этом качестве вам приходится, наверное, сталкиваться и с религиозными культами нетрадиционной ориентации?
— К сожалению, да, и чем дальше, тем больше. Многие из неокультов прочно обосновались в наших краях. Как правило, они имеют вполне выраженный антиобщественный, деструктивный характер. Часто неокульты действуют нелегально или мимикрируют, маскируются под молодежные, культурные, спортивные, оздоровительные объединения, что весьма затрудняет борьбу с ними. А угрозу они представляют более чем серьезную. Радикальные течения и секты опасны тем, что подрывают нравственное и духовное здоровье нации. Попадающие в их сети люди, особенно молодые, бросают учебу или работу, уходят из дома, становятся буквально марионетками, объектом манипуляций со стороны новоявленных мессий, гуру, учителей. Счет таким жертвам идет на многие сотни и тысячи.
В задачу нашего совета как раз и входит религиоведческая экспертиза подобных культов. Десять из них признаны деструктивными. Особо отмечу, что штаб-квартиры всех новомодных религиозных течений базируются в США, Западной Европе, странах Ближнего, Среднего и Дальнего Востока. И есть все основания полагать, что их "миссионерская" деятельность на территории Беларуси, России и других стран СНГ направляется и координируется из единого скрытого центра. Тем самым нашим народам навязывают чуждые нам не только политические, социальные, моральные, культурные, но и религиозные ценности. Причем крайне агрессивными методами.
— В таком случае еще один вопрос, находящийся на стыке политики, религии и морали. В последнее время предметом оживленных дискуссий стала проблема сохранности и благоустройства немецких захоронений на нашей земле. Как вы, человек, видевший войну своими глазами, относитесь к этому?
— Позволю себе вновь вернуться к детским воспоминаниям. Когда немцы гнали колонну с моими односельчанами на запад, один старик попытался бежать. Конвоиры, заметив это, загнали его в близлежащий палисадник и натравили двух овчарок, которые загрызли бедолагу до смерти. Где могила этого человека, наверняка верующего, поскольку большую часть своей жизни он прожил еще в царской России? Где могилы других жертв фашистского геноцида, имя которым — легион? Нет у них приюта вечного упокоения, как то должно быть и по божеским, и по человеческим законам. В этой связи я считаю себя вправе высказать свое мнение о необходимости благоустройства немецких захоронений на белорусской земле. Категорически не согласен даже с самой постановкой такого вопроса. Это не примирение и всепрощение, а беспамятство и кощунство. Верно, не все немцы, пришедшие с мечом на нашу землю, были фашистами. Однако все они были винтиками адской фашистской машины, которая пыталась перемолоть и поработить наш единый тогда народ. И если есть среди нынешних немцев желающие увековечить память своих погибших за неправое дело сородичей, пусть перевозят их останки в фатерланд и перезахоранивают хоть в семейных склепах, хоть на военных кладбищах, хоть в пантеонах. Нам бы своих убиенных, воинов и безвинных мучеников, предать земле по обычаю предков. А заодно братские могилы, порастающие травой забвения, привести в божеский вид. Думается, и священнослужители, церковь наша в целом могли бы поспешествовать этому благому делу.
— Кстати, о священнослужителях. Их повсеместно не хватает, и потому налицо бум религиозного образования. Это наш феномен или общемировая тенденция?
— На Западе все обстоит с точностью до наоборот. Мир "сдвигается" в сторону атеизма. Французский журнал "Вера" утверждает, что число неверующих медленно, но неуклонно растет, их армия ежегодно прирастает на 8,5 миллиона человек. И особенно ощутимые потери несет христианство. Издающаяся Ватиканом газета "Оссерваторе романо" считает, что если темпы сокращения католических священников, монахов и монахинь сохранятся на нынешнем уровне, то лет через семьдесят священнослужителей не останется вообще. Во Франции с 1980-го по 1995 год число студентов в духовных учебных заведениях уменьшилось с трех до одной тысячи. В Италии за последние годы закрылось 120 семинарий, а приходских священников стало меньше на 8 тысяч. Эти выкладки, заметьте, приводятся не светскими, а клерикальными изданиями. Допускаю, что активная экспансия католицизма и протестантизма на канонические православные территории не в последнюю очередь объясняется именно тем обстоятельством, что их собственное поле заметно сужается.
— А как вы, Анатолий Агапеевич, относитесь к атеистической классике? Я имею в виду такие сочинения, как "Забавная Библия" Лео Таксиля, "Библия для верующих и неверующих" Емельяна Ярославского и другие подобные им книги.
— Настороженно. Видите ли, религия, чувства верующих — очень тонкая и деликатная материя, с которой надо соответственно и обращаться. Я никогда не устану говорить о том, что в атеизме главное — не критика религии, тем более не ее отрицание, а формирование научного мировоззрения, воспитание человека, чья мысль свободна от разного рода шор, ограничений и запретов. По той же причине неодобрительно отношусь и к анекдотам, связанным с религией. Хотя среди них попадаются по-настоящему смешные и остроумные.
— Может, поделитесь?
— Извольте.
Букинист обращается к клиенту:
— — Не найдется ли у вас, уважаемый, каких-то старинных книг?
— Нет, — отвечает тот. — Была, правда, Библия, отпечатанная в типографии Гут… Гутен…
— Неужели Гутенберга?
— Во-во. Только я ее выбросил.
— Вы хоть знаете, сколько такая книга стоит?
— Да за нее никто гроша ломаного не дал бы, потому что какой-то умник все поля исчеркал своими каракулями. Попадись мне этот Лютер, я бы ему еще ту трепку задал.
Неплохо, правда? Представляете, найти такой уникум — Библию Гутенберга с пометками Лютера. Хотя лично я предпочел бы обнаружить где-нибудь в архивах Скорининскую.
— Это была бы находка века. Но не будем о несбыточном. Я очень благодарен вам за интересную и откровенную беседу. Тем не менее, не удержусь под занавес от своего рода теста на искренность. Как бы вы, убежденный атеист, отнеслись к тому, что очень близкий вам человек, скажем, внучка, ударился в религию?
— Уверен, это исключено. Но если бы такое и случилось, на моем отношении к родному человеку это никак не сказалось бы. Да, я атеист, однако к религиозным чувствам отношусь с уважением и пониманием. Скажу более: среди верующих у меня достаточно много добрых знакомых, с которыми я дружен по жизни. Но я свой выбор сделал однажды и навсегда. И сегодня остаюсь при твердом убеждении, что лишь разум может помочь человеку выбрать и выстроить достойную судьбу, а всему человечеству — переустроить мир на началах добра и справедливости.
Провел беседу Альберт СТРЯПЧИЙ.

Предыдущая статьяТвердая рука государственной заботы
Следующая статьяЗарплаты российским бюджетникам увеличат

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Пожалуйста, введите ваш комментарий!
пожалуйста, введите ваше имя здесь