Ирина Бринер, известный художник-ювелир (ее работы находятся в коллекциях Лувра и Эрмитажа), которая сейчас живет в Нью-Йорке, родилась во Владивостоке в 1917 году.Ее дед — Юлий Иванович Бринер, швейцарец по происхождению, был известным в городе предпринимателем, пароходчиком, владельцем Тетюхинских рудников, почетным гражданином Владивостока. Юл Бринер, известный американский актер, обладатель "Оскара", знакомый нам по нашумевшему в 60-е годы вестерну "Великолепная семерка", приходился ей братом.
Недавно в гостях у Ирины Бринер побывал Юрий Волкогонов. Он по просьбе газеты "Владивосток" (в редакцию которой входит и наш женский клуб) взял у нее эксклюзивное интервью.
— Ирина, о вашем знаменитом брате писали и пишут много. О вас известно гораздо меньше. К Юлу мы еще вернемся, а сейчас расскажите, пожалуйста, о вашем владивостокском периоде жизни.
— С детства, с трех лет, я хорошо рисовала. Особенно удавались портреты. Внешнее сходство, характер — я хорошо это схватывала.
Что касается школьных лет… Так как мы были "буржуи недорезанные" и большевики опасались, как бы мы не испортили их "чистую пролетарскую кровь", учиться мы должны были дома, вместе с моей двоюродной сестрой.
— Где вы жили во Владивостоке?
— Сначала в доме на Алеутской, напротив нынешней Приморской краевой картинной галереи. Когда мне исполнилось 10 лет, мы переехали в дом на Посьетской, прямо у железнодорожного вокзала. Из окон нашей квартиры были видны красноармейские казармы и плац. Глядя на солдатские занятия, я с грустью думала: "Господи, неужели я все время буду на это смотреть?!" Что касается нашего дома — он был всегда наполнен музыкой. Мама слыла замечательной пианисткой, сестра ее тоже, к тому же еще певицей, впрочем, папа и его брат также пели. Не помню, чтобы я засыпала, не слыша музыки.
— Что вас заставило покинуть Владивосток?
— Наша семья имела швейцарские паспорта, мы были швейцарские подданные. Во Владивостоке у нас был бизнес: 120 лет назад мой дед основал здесь пароходную компанию и назвал ее "Доброфлот". Впоследствии в советские времена компания была переименована в Дальневосточное морское пароходство. После смерти деда мой папа и его брат продолжали управление компанией. Пришедшие к власти большевики вначале нас не трогали, поскольку не знали пароходного дела. Так продолжалось до 1932 года. Наши родители, конечно, понимали, что развязка неизбежна, рано или поздно нас арестуют. Папа с братом незаметно переводили деньги за границу — в Маньчжурию и Северный Китай и со временем открыли там филиал компании. В 1932 году наш бизнес был последним частным бизнесом в советской России.
Нас предупредили о грозящем аресте за день до события — папу многие уважали. Этим же вечером нужно было бежать. На рейде в бухте Золотой Рог стоял наготове английский пароход, который должен был нас забрать.
К тому времени, когда мы на лодке отошли от берега, на бухту упал невероятно плотный туман, он-то нас спас. В Китае папа продолжал заниматься пароходным делом, а нас с мамой в 1936 году отправил в Европу. Мама всегда старалась находиться рядом со мной, и я, наверное, лет до 25 была эдаким "береженым ребеночком". В Швейцарии я начала серьезно заниматься искусством — живописью и скульптурой. Но в 1939 году, после начала второй мировой войны, мы с мамой вернулись к папе в Китай, в город Дайрэн. Здесь папа был назначен швейцарским консулом, а также специальным представителем по защите американских и британских интересов. На этой работе он и скончался от инфаркта. Ему было всего 49 лет.
— Как складывалась ваша жизнь после смерти отца?
— В сущности только после его смерти я начала понимать, что такое жизнь. Во-первых, наши дядюшки попытались все у нас отнять и очень в этом преуспели. Я поняла, что становлюсь взрослой, когда сказала одному из них: "Я всегда знала, что ты сволочь, но что такая сволочь — не знала".
— Я правильно вас понял. Вы с мамой остались почти без средств?
— Совершенно верно. Мы прожили в Дайрэне еще почти два года, пока в 1944 году японский губернатор Дайрэна, который хорошо знал и высоко ценил папу, не посоветовал нам уехать. Мы переехали в Харбин, а затем в 1946 году — в США, в Сан-Франциско.
Это было как прыжок в воду. Привыкание заняло у меня пять лет жизни.
Я хороший портретист и могла бы этим зарабатывать на жизнь. Но один мой знакомый отсоветовал мне делать это. "Тебе придется иметь дело с людьми из высшего общества, — сказал он. — Но заказные работы — штука скучная и неблагодарная".
Начала заниматься керамикой, но это вскоре мне наскучило. И однажды увидев интересное ожерелье, я решила попробовать.
— Вы стали делать ювелирные украшения?
— Рискнула. Через три года у меня была своя небольшая клиентура, кроме того, я рассылала свои изделия в магазины. Но по-настоящему сделал меня знаменитой один забавный случай. Однажды в дом влез грабитель и, пригрозив нам с мамой пистолетом, забрал какие-то деньги и украшения. А к этому времени мой брат Юл стал достаточно известным человеком благодаря главной роли в мюзикле "Король и я". И вот газетчики, узнав, что ограбили кузину Юла, осадили наш дом и дали такой материал в прессе, что количество заказов у меня резко увеличилось. Знакомые удивлялись: "Как вам удалось сделать такую рекламу?!"
— В Америке вы продолжали поддерживать отношения с Юлом?
— Конечно. Юлий обожал мою маму. С детских лет она была самым близким его другом. И мы с ним тоже были дружны. Когда мы переехали в Америку, Юл жил здесь же, в Калифорнии, а его жена, Вирджиния Гилмор, рожала в Нью-Йорке ему первого сына. Юл тогда еще не был ни знаменитым, ни богатым, и мы с мамой дали ему денег, чтобы он смог съездить и забрать жену к себе. Когда Юл пришел в кинематограф, он связывал с ним большие и светлые надежды. Но вскоре его постигло разочарование. Голливуд не дал ему полностью раскрыться как актеру. А ведь Юл был большой актер! В конце концов, осознав, что хорошее кино и Голливуд — вещи почти несовместные, Юл решил работать ради денег, эксплуатируя свой вестерновский образ, но он очень страдал от этого.
Вообще Юл с детства был невероятный фантазер. Он учился в Париже в лицее. И однажды, придя домой с поврежденной спиной, рассказал, что начал прыгать с парашютом. И только позже, когда однажды он повел нас в цирк, мы узнали, что Юл уже год работает в цирке на трапеции и однажды упал и едва не разбился насмерть.
У Юла был врожденный инстинкт актера. Уже много позже, когда он, тяжело больной, играл спектакли, зритель никогда не видел, как ему тяжело. Юл играл до последнего. Иногда после спектакля я приходила к нему за кулисы и видела, что он абсолютно без сил. Каждый мускул его дрожал от перенапряжения, но завтра он снова выходил на сцену. Конечно, последние полгода ему не стоило играть. У Юла был рак легких (он очень много курил), метастазы пошли в голову и спину, и в конце концов его парализовало.
— Есть замечательные записи, где Юл поет романсы вместе со знаменитым парижским цыганом Алешей Дмитриевичем.
— Юл всегда любил петь. Едва появившись в Нью-Йорке, он стал брать уроки у Михаила Чехова. В это время мать Юла уже болела лейкемией, и он зарабатывал на ее лечение тем, что ходил и пел песни в богатых домах. Ему в то время покровительствовал грузинский князь Чавчавадзе, который и ввел Юла в русские аристократические круги Нью-Йорка.
— Ирина, давайте вернемся к вам и вашей судьбе. Итак, вы начали заниматься ювелирным делом в Сан-Франциско в 1950 году…
— Да, и на первых порах все было очень примитивно. В качестве верстака я использовала железную гладильную доску, мотор со стиральной машины приспособила для шлифования. Работала я очень много, посылала свои изделия примерно в 40 магазинов по всей Америке. Что касается цен, то серебряные серьги, например, продавались в магазине за 12 долларов, а я получала 6. И из этого еще надо было покупать материалы и инструмент. В 1956 году приехала в Нью-Йорк. И сразу пошла в один из главных музеев — Музей современного искусства. И получила очень хороший отзыв и рекомендацию в одну солидную ювелирную галерею, где и прошла моя первая выставка. Это было в Манхэттене. Для этой выставки я получила замечательные камни и сделал очень красивую коллекцию. Вскоре я сумела приобрести более совершенное оборудование и перешла к работе с золотом (до этого имела дело только с серебром).
— Вы расширили свое дело, наняли помощников, подмастерьев?
— Я всегда работала в одиночку. Иногда, правда, мне помогала мама. Во мне было мало этой коммерческой жилки, к сожалению. Я хотела делать искусство. Если бы раньше я начала думать о том, что придут годы, когда будет трудно работать, я бы поступила по-другому и была бы сейчас более обеспечена.
— Вы жили как настоящий художник, не думая о будущем. Кстати, это очень по-русски.
— Да, да. Вы знаете, еще в Сан-Франциско, когда я думала, чем заняться, некоторые наши с мамой друзья советовали мне пойти работать продавцом в магазин или делать памятники. Представляете? Сидела бы я сейчас на кладбище. Вообще много было комического. Жизнь дает уроки и дарит всякие чудеса.
— И здесь, наверное, главное то, как человек решает эти трудные уроки?..
— Вообще многие мои друзья говорят: "Вы для нас пример". Какой пример?! Просто у меня очень сильное чувство самосохранения, и оно меня ведет. Вот я сегодня прожила день и буду радоваться завтрашнему. И так каждый день. Я никогда не чувствовала такой полноты жизни, какую чувствую сейчас, в свои 82 года. 12 лет назад у меня обнаружили рак груди. Сделали операцию, после чего врач говорит: "Такой сложный случай, столько метастазов, в общем, ничего хорошего на будущее я вам сказать не могу". Вышла я от врача и думаю (а дело было в сентябре): "Наверное, до Рождества не дотяну". А потом я решила, что у каждого человека есть какие-то элементы самоисцеления. И начала медитацией заниматься, на диету села — в общем, решила бороться за себя.
— Вы живете одна?
— 57 лет я прожила с мамой почти не расставаясь. Мама полностью от меня зависела, была наполовину слепая, и все, что я делала в жизни, делала не только ради себя, но и ради нее. И когда мама умерла, во мне образовалась пустота, жить только для себя мне было отвратительно. Два раза я едва не покончила с собой.
— У вас была семья?
— У меня были два жениха. Один еще в самом начале, в Швейцарии. Но вмешались его семья и друзья, которым я не понравилась. Он выбрал родственников.
Год спустя, в Югославии, я встретилась с другим человеком, тоже швейцарцем. Он влюбился и попросил у папы моей руки. Папа сказал: "Чудесно! Приезжайте к нам в Китай, там и поженитесь". Но тут началась война, и он не мог к нам прорваться. А потом мы с мамой уехали в Америку.
Конечно, после смерти мамы стало одиноко, но — я вам говорила про чудеса — через два года я встретила одного человека. Это был актер из Грузии. Он стал за мной ухаживать. И только тут я обнаружила, что он на 23 года моложе меня. Год мы прожили вместе. Это была такая приятная большая любовь. Каждое утро мы начинали с джаза — ставили пластинку, хотя на меня это было абсолютно не похоже. Я для него была сестрой, матерью, любовницей — всем, чем хотите.
— Ирина, насколько я знаю, кроме занятий ювелирным искусством вы еще поете на сцене.
— Я уже вам говорила, музыка и песня окружали меня с детства. И позднее, когда жила уже с мамой, продолжала понемногу заниматься, а мама мне аккомпанировала. И перед смертью она сказала: "Ты знаешь, у тебя голос, вместо того чтобы с возрастом исчезать, еще лучше стал. Я думаю, тебе надо серьезно заниматься". Такое мне завещание от матери осталось.
Когда я приехала из Швейцарии в Нью-Йорк в 1984 году (мне было уже 67 лет), я нашла преподавателя и начала заниматься. И вот уже 15 лет серьезно, профессионально работаю над голосом. Сейчас готовлю новую программу, в которой буду исполнять произведения Мусоргского, Бородина, Даргомыжского и Аренского.
— Вы даете концерты?
— Да, но не ради денег. Мои концерты либо бесплатные, либо благотворительные. Я счастлива уже тем, что могу это делать.
— А что сегодня для вас Владивосток?
— Это моя родина. В 1993 году я здесь побывала и испытала немало приятных минут. Надеюсь еще приехать сюда.